В этом году, в субботу, 29-го января, исполняется 185 лет со дня кончины великого поэта Русской земли Александра Сергеевича Пушкина. В воскресенье будем отмечать это печальное события панихидой после Божественной Литургии.

Вот что говорили ученые, и его современники, и Государь Николай Павлович о кончине и жизни великого поэта.

«Лейб-медик Н.Ф. Арендт, по своему опыту и положению, конечно, оказался главным лечащим врачом Пушкина. Но,
кроме этого, он оказался еще и посредником между умирающим поэтом и Императором Николаем Павловичем. После первого же осмотра, Арендт спросил Пушкина: «Я еду к Государю. Не прикажете ли ему что сказать?»

«Скажите, что я умираю и прошу прощения за себя и за Данзаса. Он ни в чем не виноват».

Возвращения Арендта Пушкин ждал с нетерпением и говорил: «Жду Царского Слова, чтобы умереть спокойно».

Государь отправил к Арендту фельдъегеря с письмом, в котором была вложена записка к Пушкину. Ее нужно было прочесть Пушкину и вернуть обратно. «Я не лягу спать, я буду ждать ответа Пушкина», – писал Государь Арендту.

Наконец приехал Арендт и привез письмо. Государь писал: «Любезный друг Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свое попечение». (техт академического издания) (проф. И.М. Андреев)

По свидетельству кн. В.Ф. Вяземской, кн. Е.Н. Мещской, Е.А. Карамзиной и других друзей поэта, выражение лица
покойного было необыкновенно прекрасно, спокойно, а на устах сияла улыбка.

Но особенно замечательны слова В.А. Жуковского:

«Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо <…> Никогда на этом лице я не видел ничего подобного тому, что было на нем в первую минуту смерти… Но что выражалось на его лице, я сказать не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо. Это был не сон и не покой. Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также выражение поэтическое. Нет. Какая-то глубокая удивительная мысль на нем разливалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, удовлетворенное знание. Я уверяю тебя, что никогда на лице его я не видал выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, таилась в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина». (Проф. И.М. Андреев)

«Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!» («Литературные прибавления», 1837 г., Но.5) (Из извещения В.Ф. Одоевского)

Гоголь, узнав о смерти поэта, воскликнул: «Пушкин! Пушкин! Какой прекрасный сон мне приснился в жизни».

Тютчев написал прекрасное стихотворение «29 января 1837 г.», закончил стихотворение словами: «Тебя, как первую любовь, России сердце не забудет».

Лермонтов написал свое замечательное стихотворение «На смерть поэта».

Кольцов посвятил памяти Пушкина лучшее свое стихотворение – «Лес».

А.А. Григорьев сказал: «Пушкин – это наше всё».

Тургенев и Достоевский произнесли, позднее, на открытии памятника Пушкина в Москве в 1880 г. свои знаменитые речи, потрясшие всех слушателей. (И.М. Андреев. А.С. Пушкин: путь к Православию. Изд-во «Отчий дом» Москва, 1996)

«Пушкин уразумел своим русским чутьём, что здесь запечатлена от века лучшая часть нашей народной души, видавшей в монашестве высший идеал духовно-религиозной жизни. Ея неутомимая тоска по горнему отечеству находила отклик в его собственном сердце, звавшем его туда, «в заоблачную келью, в соседство Бога Самого». <…>

Там, где это нужно, он умел склонить свою венчанную лаврами голову перед авторитетом Церкви. Это ясно показала его знаменитая поэтическая полемика с митрополитом Филаретом по вопросу о смысле жизни. Два великих современника – Филарет и Пушкин, как две могучие духовные вершины, высоко поднимающиеся над своим временем и окружающею их средою, не могли не заметить друг друга. Митрополит Филарет, этот тонкий художник слова, полного яркой образности и запечатленного иногда высокой духовной поэзией, не мог не оценить вдохновения Пушкина, обогатившего сокровищницу русского языка и ставшего откровением в нашей литературе. С другой стороны, Пушкин, столь чуткий ко всему высокому и прекрасному, стремившийся объять своим гениальным даром все высшие проявления человеческого духа, не мог не остановить своего внимания на Филарете, которого уже тогда почитала вся Россия как мудрого пастыря, глубокого богослова и вдохноенного, непревзойденного по своему красноречию проповедника<…>

Всепрощающая любовь и искренняя вера, ярко вспыхнувшая в его сердце на смертном одре, озарила ему путь в вечности, сделав его неумирающим духовным наставником для всех последующих поколений. Нравственный урок, данный им русскому народу на краю могилы, быть может, превосходит всё, что оставлено им в назидание потомству в его бессмертных творениях. Христианская кончина стала лучшим оправданием и венцом его славной жизни».
/Митрополит Анастасий (Грибановский). «Пушкин и его отношение к религии и Православной Церкви»./

«Блаженная была бы Россия, если бы юношество и общество и в этом отношении согласились с Пушкиным и посвящали свой ум и свои силы не на ту борьбу политических идей, партий и мечтаний, которыми исчерпывается жизни западного мира, выродившегося из бездушной культуры правового Рима <…> Но Русскому гению суждено вносить в жизни иные, высшие начала, те «сладкие звуки и молитвы», для которых был рожден Пушкин». (Митрополит Антоний Храповицкий. Слово пред панихидой о Пушкине…)

«Движимые глубокою потребностью духа, чувствами благодарности, верности и славы, собираются ныне русские люди – люди русского сердца и русского языка, где бы они ни обретались – в эти дни вековой смертной годовщины
их великого поэта <…> чтобы возблагодарить Господа, даровавшего им этого поэта и мудреца, за милость, за радость, за непреходящее светлое откровение о русском духовном естестве и за великое обетование русского будущего.

Пушкин, наш шестикрылый Серафим, отверзший наши зеницы и открывший нам и горнее, и подводное естество
мира, вложивший нам в уста жало мудрыя змеи и завещавший нам превратить наше трепетное и неравновещенное сердце в огненный угль, он дал нам залог и удостоверение нашего национального величия, он дал нам освязать блаженство завершенной формы, её власть, её зиждущую силу, её спасительность. Он дал нам возможность, и основание, и право верить в призвание и в творческую силу нашей Родины, благословять её на всех её путях и прозревать её светлое будущее, какие бы еще страдания, лишения или унижения ни выпали на долью русского народа.

Ибо иметь такого поэта и пророка – значит иметь Свыше великую милость и великое обетование».
(И.А. Ильин. «Пророческое призвание Пушкина».)