К 100-летию со дня смерти русского государственного деятеля Александра Васильевича Кривошеина

Кирилл Александров

Опытный государственный деятель интуитивно понимал, что резкие перемены в государственном управлении принесли не только и не столько обновление, сколько разрушение наиболее ценных институтов старого порядка. Тем более — в условиях продолжавшейся войны, которую уставшая армия вести не хотела. Узнав о превращении Совета министров князя Георгия Львова во Временное правительство, землеустроитель с горечью сказал в частном разговоре:

«Пусть Временное правительство докажет свою работоспособность хотя бы так, что наведет порядок у себя в самом здании Думы <…> Может быть, Россия вновь станет когда-нибудь великой и могучей, но той России, которую я любил и которой я служил, больше не будет никогда».

С каждым месяцем политическая и экономическая ситуация ухудшалась, особенно после возвращения в Россию Владимира Ленина и начала бешеной агитационной кампании большевиков. Их лозунги играли роль подлинного социального динамита и оказывали потрясающее воздействие на взбудораженную солдатскую массу. Слова «Мир» и «Земля» буквально пьянили крестьян в солдатских шинелях. В августе, будучи в Москве в дни Государственного совещания, Александр Васильевич грустно пошутил: «Историки далекого будущего будут писать: “В начале ХХ века человечество вступило в период войн и революций, но он длился всего восемьдесят лет”». Шутка оказалась почти пророческой. С поражением Верховного Главнокомандующего генерала от инфантерии Лавра Корнилова в конфликте с Министром-председателем Временного правительства Александром Керенским исчезли последние надежды на спасение родины от новой смуты.

Незадолго до Октябрьского переворота Кривошеин покинул революционный Петроград и поселился у своих родственников Морозовых в Москве, заняв должность одного из директоров мануфактуры «Савва Морозов, Сын и К°». В феврале-марте 1918 года ему удалось собрать и передать для царской семьи, находившейся под арестом в Тобольске, 250 тыс. рублей. Панихида по убиенному Николаю II, для которой тогда в советской Москве уже требовалось гражданское мужество, стала последним, что Александр Васильевич сделал для своего государя.

В конце лета — начале осени 1918 года Москву захлестнула волна красного террора. Особенно чекисты охотились за бывшими царскими министрами независимо от их взглядов и симпатий, должностей и особенностей служебной деятельности. Тогда коммунисты расстреляли Ивана Щегловитова, Николая Маклакова, Александра Протопопова и многих других сановников. За Кривошеиным пришли с обыском в контору еще не нацио нализированного морозовского предприятия. Но тут произошла заминка — в лицо Александра Васильевича чекисты не знали, а присутствовавший в помещении старичок сказал им, что разыскиваемый только что вышел на улицу, но, дескать, вот-вот должен вернуться. Пока большевики рылись в шкафах, столах и ящиках в поисках золота и контрреволюционных документов, Кривошеин поправил галстук, спокойно надел плащ, покинул контору… и пропал. А когда одураченные чекисты спохватились — было уже поздно, бывший Главноуправляющий исчез и не угодил в жернова красного террора. Переждав розыск у знакомых в Переделкино, он в солдатской шинели и с чужими документами выехал в Смоленск, откуда через демаркационную линию благополучно добрался до гетманской Украины, оккупированной немцами. Отсюда многие беженцы, бежавшие из ленинского государства, перебирались на Дон или Кубань в расположение Добровольческой армии генерал-лейтенанта Антона Деникина, вскоре переформированной в Вооруженные Силы Юга России (ВСЮР).

Белому движению Александр Васильевич отдал больше, чем политический талант. В рядах белых войск на Юге России погибли два его старших сына, молодых офицера: Василий (1892–1920) и Олег (1894–1920). Еще один сын, Всеволод — будущий архиепископ Брюссельский и Бельгийский Московского Патриархата — тяжело обморозился, сражаясь в рядах Дроздовской дивизии.

В 1919 году на Юге Кривошеин-старший возглавлял Государственное объединение — политическую группу, в которую входили Никанор Савич, Пётр Струве и другие общественные деятели, придерживавшиеся консервативно-либеральных взглядов. Её участники серьезно критиковали окружение генерала Деникина за неустроенность тыла, отсутствие продуманной социальной программы и другие политические ошибки. Здесь взгляды Кривошеина совпадали с оценками честолюбивого генерал-лейтенанта барона Петра Врангеля, питавшего к Александру Васильевичу искреннее расположение. Наибольшую озабоченность у членов Государственного объединения вызывал пресловутый аграрный вопрос, тесно связанный с последствиями самовольных захватов помещичьей земли зимой 1917/18 годов. Его внятное разрешение оттягивалось и откладывалось. Кроме робкого предложения отдавать «третий сноп» помещику, деникинцы ничего не могли предложить землепашцам, в то время как наступление на Москву велось по крестьянским уездам, некогда бывшим центром крепостного права. Мужики, сидя на завалинках, смотрели на проходившие полки, оглаживали бороды, чесали в затылках и пытались понять, кто для них хуже — белые или большевики — но решить для себя жизненный вопрос так и не успели. Правильный ответ пришел лишь десятилетие спустя, во время сталинской коллективизации.

Зимой 1920 года, в обстановке стремительного отступления и развала ВСЮР Кривошеин еще пытался наладить продовольственное снабжение деникинского тыла, но это уже была агония. Трагическая Новороссийская эвакуация привела его сначала в Константинополь, затем в Белград и, наконец, в спокойный Париж. Казалось, измученный лишениями и гибелью двоих сыновей, умудренный опытом и знаниями муж нашел тихую пристань, тем более что ему предложили неплохое место в одном из французских банков.

На русском Юге после добровольного ухода Деникина с должности Главнокомандующего его сменил барон Врангель, решивший если не победить, то хотя бы с честью вывести уцелевшие войска из затруднительного положения. Но в первую очередь энергичный генерал хотел переменить неудачную политику своего предшественника. В свою очередь, Кривошеин, отдавая должное армии, зацепившейся за Крымский полуостров, принял участие в парижских переговорах с представителями военно-политических кругов Французской Республики и убедил их не прекращать помощи белым. 8 мая Генеральный секретарь министерства иностранных дел Морис Палеолог, бывший посол в царской России, писал Александру Васильевичу:

«Мне приятно дать Вам заверение в том, что Французское правительство признает значение области, ставшей последним убежищем русских патриотов, конечным прибежищем русского правопорядка и русской совести. Пока генерал Врангель не получит необходимых гарантий безопасности для его войска, мы приложим наши старания для того, чтобы оказать ему помощь продовольствием и снаряжением, чтобы позволить ему защищаться против нападений большевистских сил, и наш Черноморский флот будет продолжать противиться всякой высадке на крымском побережье. Наконец, если сопротивление не сможет продолжаться, мы примем участие, в пределах максимальных возможностей, в эвакуации полуострова».

Просьба генерала Врангеля прибыть в Крым и возглавить правительство Юга России оказалась для Кривошеина неожиданной. Прекрасный Париж казался мирной гаванью после всех российских штормов. Уже явственно давала о себе знать и сердечная болезнь, которая впервые проявила себя в 1911– 1912 годах. Бывшие министры Временного правительства князь Георгий Львов и Павел Милюков уговаривали Александра Васильевича не связываться с «крымской авантюрой», чтобы не дискредитировать себя в глазах прогрессивной общественности и подумать о собственной политической состоятельности в будущем. Но Кривошеин не внял призывам прагматиков — и все же поехал к таврическим берегам. Вряд ли он питал иллюзии по поводу исхода белой борьбы на Юге и откликнулся на призыв Главнокомандующего даже не столько из-за личных симпатий к Врангелю, сколько по убеждению в невозможности поступить иначе. Александр Васильевич, оставив семью в Париже, ехал исполнить свой личный долг перед родиной так, как это бы сделал Петр Столыпин, чью память чтил его ближайший соратник.

2 июня (н. ст.) 1920 года накануне операции по прорыву войск Русской армии в Северную Таврию Кривошеин прибыл на британском крейсере в Севастополь. В первую очередь Главнокомандующий познакомил Александра Васильевича с проектом распоряжения о земле. Врангель хотел придать ему форму приказа перед грядущим наступлением из Крыма. «Проект этот не совершенен, — ответил Кривошеин. — Но раз он может облегчить армии её успех, привлечь к ней доверие крестьянства, раз сама армия ждет слова о земле, то времени терять нельзя, сама жизнь позднее внесет необходимые в дело поправки. Пусть слово о земле будет сказано в приказе вождя армии. Приказ, отданный в суровой обстановке военного лагеря, не может быть столь совершенен по форме, как нормально изданный закон». С этими напутственными словами, в надежде найти правильные условия и формы русского возрождения с учетом накопленного опыта и совершенных ошибок Александр Васильевич приступил к плодотворной деятельности на Юге России, венчавшей его земной путь.